– А ты почто? Иди досыпай.

Моё одеяло в горнице ещё небось не остыло. Я сказать немогу, в какую мёртвую бездну кануло сердце при этих добрых словах. Я молчала,глядя в глаза. Я по сей день не ведаю, что увидал на моём лице Славомир. Ноувидал что-то и отошёл, проворчал как будто смущённо:

– Смотри…

Толкотня во дворе не заняла долгого времени. Меньше, чемтеперешний мой рассказ. Вновь прокричал, позвал в темноту невидимый рог, иотроки гурьбой помчались в ворота. Я порадовалась: быстрый бег греет жарчекостра, жарче мехов. Звёздное небо чуть мрело, суля нескорый восход. Яплоховато различала сперва, куда мы бежали. Боялась впотьмах оступиться, ногупоранить. Но зимняя темнота несхожа с осенней, в которой, как с выколотымиглазами, идёшь и не ведаешь, во что стукнешься лбом. Вот пошла книзу дорога,вот зачернели, отступая назад, береговые откосы, вознёсшие на гранитном хребтенаш Нета-дун… и внутренним чувством я угадала под собой лёд вместо земли. Море!

Мне было теперь совсем легко и тепло, даже босым ступням, ия не завидовала Велете, нежившейся дома. Ни разу не бегавший по морозу лучше непробуй – сразу простынешь, – но если привык к холодам, жаре и дождю –то-то радуется бегущее тело, а с ним ликует душа!

Неподалёку от берега была устроена прорубь. Отроки прыгалипо одному, вылезали и опрометью мчались по кругу, вопя и подбадривая другдруга. У воды, доглядая, стоял неведомо как обогнавший нас Славомир. Вот помогвыкарабкаться узкоплечему пареньку, сам растёр полотенцем, достал из-за пазухисухую рубашку… Все прочие, я поняла, сушили порты на себе.

Мы с Яруном переглянулись. Мы водили знакомство с зимнейводой. Оба вваливались в полыньи и выплясывали у костров, у одежды, распяленнойна кустах… Славомир запоздало шагнул удержать меня, вытянул руку. Ха! Япоспевала пригнуться на лыжах, на склоне горы, когда острые сучья нацеливалисьпод рёбра. Я окунулась добротно, оставив сухим лишь затылок и косищу,намотанную на кулак. По поверхности плавали осколки битого льда. Я выскочилабез подмоги и торопливо отжала сорочку, скрутив её на животе. Славомир толькопокачал головой. Вот вылез Ярун, и мы побежали. Подошёл воевода и бросилтоварищу:

– Пусть её. Рожоного ума нет, не дашь и учёного.

Мы долго носились в синеющей полутьме. Если по совести, этобыл не мороз, четверть мороза. Ярун повернулся ко мне, хотел говорить, но туткто-то из отроков, плечистый наглыш, вытянул ногу, и мой побратим, непривычныйк подвохам, едва не посунулся лбом в утоптанный снег. Быть бы драке, не встаньподле обидчика Славомир. Он молча взял почти обсохшего парня за вышитый вороти, как щенка, вдругорядь швырнул в дымную воду.

– Охолонь! – сказал строго, когда отрок вынырнули, ошалело моргая, схватился за край. – Тебе с ним одним щитом головуприкрывать!

Дом встретил нас теплом очагов, свежим хлебом и запахомгорячего сбитня в глиняных чашках. Что за благодать вылить в горло питьё,духовитое, сладкое, натянуть вязаные носки и сесть у огня! Потом собрали столы,но не в гриднице, а в самой дружинной избе. И опять я служила доброму Хагену имежду делом разглядывала людей и палату. Не то что вчера; вчера всё во мне былослишком натянуто, ни взора, ни памяти, одна трепетная струна. Вели поподробнееописать гридницу да сидевших, и не возьмусь. Ныне освоилась, поотошла отпервого страха. Да и вода омыла, очистила, заново оживила…

Так вот он, мой новый род. Будущие побратимы. Словене,корелы, весь и, конечно, варяги, которых я научилась уже выделять не по отличиючерт, не по выражению – по отблеску выражения, присущему людям издалека. Немогу лучше сказать. Кто хоть раз видал гостей из-за моря, поймёт сам.

Степенные мужи не спеша ели масляную овсянку, в очередьчерпали из общих мис, а потом честно клали ложки чашечками вниз, чтобы недобрыйдух не лизнул. А по стенам висело оружие и щиты, одни круглые, другиевытянутые, с острым нижним концом. Страшные отметины их украшали. И на каждом –грозная птица Рарог, сокол огня. Щиты так и притягивали глаз, но кто-то другоймстил мечтать, шептал на ухо: не быть тому никогда. Видно, крепко сидел во мнеужас перед вождём, ещё дома родившийся. Как он глянул на Славомира, когда тотпри отплытии смехом пообещал взять меня на корабль!.. Допустит ли из молодшей встаршую чадь? Ой вряд ли!..

Или, может, глухая тоска брала оттого, что и в этом дому неказался мне Тот, кого я узнаю с первого взгляда, Тот, кого я всегда жду? Сталобыть, я ещё не изгрызла те медные короваи, не стоптала железные сапоги?..

Это жило во мне не так, как рассказываю. Не слитной мыслью –клочками, урывками дум, что летали, хлопая крыльями, как обезглавленные петухипо двору. Некогда было присесть, раскинуть умишком. Хаген выспрашивал о потехена льду и о том, не страшилась ли я лезть в холодную прорубь. И знай приставлялк уху ладонь, просил рассказывать громче. Сперва я дивилась – чуткий слепец, онже слышал лучше меня. Потом поняла – и прихлынула поздняя благодарность. Нелюбопытство тешил старик и расспрашивал не для себя – для кметей, слушавшихпоневоле. Не все ходили к нам летом, не все меня знали. Один Славомир могповедать кое о чём да Нежата… тут наконец я вспомнила про Нежату, не виденногони накануне, ни днесь, и посмела спросить – жив ли молодец?

– На воропе Нежата, – ответил мне Хаген. – ЗаСувяр-реку побежал, скоро придёт.

Наша память разборчива и добра. Если б жёны пристальнопомнили муку, в какой рожали дитя, перевелось бы племя людское. Так и я.Осмеяла Нежату, выгнала со двора, а ныне сама хотела увидеть и вспоминалахорошее – ласковый взгляд красивого парня, ласковые слова. И чувствовалазатылком, что вождь слыхал моё вопрошание и был опять недоволен. Верно, думал,моё воинское усердие – одна болтовня, а на уме ничего, кроме утех.

Когда же я села есть и взяла ложку, я вдруг ощутилаприкосновение, совсем лёгкое, словно пуховым пёрышком по бедру. Не сразу ипочувствовала сквозь одежду. Потом скосила глаза.

Подле меня стояла собака. Старая-престарая пятнистая сука споседелой спиной и висячими тряпочными ушами. Наши лайки да волкодавы рождалисьпушистыми по-лесному, мороз их не морозил, дождь не мочил. У этой нежная шерстьстекала длинными прядями, лёгкими и волнистыми по концам. Карие глаза смотрелис кротким лукавством ветхого существа, которое почти отжило век, но всё ещёочень не прочь и полакомиться, и поиграть. Только не думай, я не выпрашиваю,внятно молвили эти глаза. Но если меня вдруг приласкают и угостят такоймаленькой, совсем маленькой корочкой?..

Я отрезала от своего ломтя немножко вкусного мяса. Псицавзяла бережно, не прикоснувшись к ладони. Я опустила руку ей на голову,погладила, почесала мягкие ушки. Мой Молчан не стерпел бы подобного ни от кого,кроме хозяйки. Гордый до лютости, он и еды никогда не брал у чужих…

Сука доверчиво положила голову мне на колено. Прикрылаглаза, нежась и отдыхая. Все мы когда-нибудь превращаемся в старых собак,которым уже неохота лаять в лесу, задорно летя по жаркому следу, неохотавстречать незнакомца, явившегося у ворот… даже нюхаться с красавцем псом,приведённым в гости… Остынут, подёрнутся пеплом ярость и любопытство, широкиймир потускнеет и сузится: был бы клочок сена в углу, подальше от сквозняков, дасытое брюшко… да самое главное – любимый хозяин, который не выпнет никчёмную надождь и мороз, не поскупится на ласку и на тепло…